Часть II. Rondo

Академия. Глава 1

в которой Акамус Премудрый, позабыв о приличиях, бегает ночью по коридорам, а несколько магов случайно получают ценный урок о том, почему по ночам нужно спать, а не шататься по Академии

Прежде, чем дальше двигаться по лабиринтам и запутанным тропинкам этой истории, пытаясь уследить за тем, как события прыгают с места на место и из времени во время, а автор словно нарочно не желает излагать их последовательно и по порядку, а вместо того располагает фрагменты своего рассказа по цветам и запахам, — прежде, чем двигаться в этой истории дальше, и вслед за героями книги войти в стены Академии магии Эриарата, давайте для начала окинем её взглядом.

Город Эриарат расположен на семи холмах по обе стороны реки Эриакс, как уже известно читателю; и на самом высоком из холмов левого берега, в окружении самых высоких и самых белоснежных домов с самыми синими крышами, находится Академия магов.

И если прочие холмы города пологи и невысоки, и немудрено совсем позабыть о том, что тот или иной район выстроен на холме (если, конечно, ты не толкаешь тяжёлую тележку в гору, как делал один знакомый нам уже помощник пекаря в первой главе), то седьмой и главный из холмов, что служит основанием для Академии, поднимается высоко и круто, и лишь немного не дотягивает до того, чтобы называться небольшой горой. И оттого белоснежные башни Академии взирают на город свысока и покровительственно; жители же Эриарата, обратив взгляд в нужную сторону, всегда могут увидеть башни Академии практически из любой точки города (если погода безоблачная) (и если они не заслонены ближайшим домом), и это никогда не даёт забыть ни одному из жителей Эриарата, кому они обязаны своим благополучием и привольной жизнью, да и ради чего и ради кого город вообще был основан, и удовлетворению чьих потребностей служит в нём решительно всё.

Старейшие хроники, описывающие первые годы существования Академии и Эриарата, утверждают, что первый из архимагов Рэнсент Огненнорукий основал Академию и город, и лично руководил постройкой того и другого, пока непосильный этот труд не подточил его здоровье. Пришедший на смену ему архимаг Холекс Повелитель Воды, продолжил труды первого из архимагов по благоустройству города, и изменил русло реки Эриакс, и пустил её течь меж холмов Эриарата, чтобы никогда город не испытывал жажды, и чтобы журчание водяных струй услаждало слух жителей города и самих магов.

И также некоторые из старейших хроник утверждают, что когда жизненный путь Холекса Повелителя Воды подошёл к концу (снова-таки, подорванный неустанными заботами о благе города), и третьим архимагом стал Эбибасест Чёрный, могущественный маг Земли, то одним из первых великих свершений нового архимага было следующее: он вышел из стен Академии, и припал к земле, и просил её откликнуться на его призыв. И дрогнула земля, и седьмой холм, на котором строилась Академия, начал расти и подниматься вверх, да так осторожно и плавно, что ни камешка не сорвалось со стен высоких башен; и так трудами Эбибасеста Чёрного Академия вознеслась над городом ввысь, чтобы никто и никогда не сомневался в величии её магов.

Высоки и круты склоны Академии, и будто специально созданы для надёжной и прочной крепости, хоть и не нуждаются всемогущие её обитатели в защите от осад и штурмов, ибо нет в мире смертных ни одной армии, что была бы столь безрассудна, чтобы бросить вызов могущественным магам. С юго-запада крутые склоны холма нависают над рекой, что разделяет город надвое, и стены и башни Академии высоко возносятся над правым берегом, и нет в этом месте ни моста ни переправы. С севера и востока же от Академии склоны холма вымощены камнем, и по крутому склону поднимается к стенам Академии парадная лестница, и менее парадные, но более практичные улицы, по которым текут в неё повозки с товарами и провизией, поднимаются по склонам холма, петляя и извиваясь между фонтанами и скверами, и в стенах Академии есть трое ворот: южные, что поближе к порту, и служащие для доставки товаров, а также для входа и выхода слуг, и парадные центральные, что открываются лишь по случаям торжественным и в ходе пышных церемоний, и ещё третьи ворота, северные — про запас, вдруг понадобятся, вещь ведь хорошая.

Стены Академии высоки, но не предназначены для обороны, ведь какие бы несметные сокровища ни были собраны здесь, ни в городе, ни в окрестностях не найдётся безумца, кто решился бы вторгнуться в жилище магов незваным и тем нарушить их покой, а потому истинным предназначением стен является лишь очертить пределы, за которые смертным не стоит ступать без спроса и приглашения; стены эти ажурны и хрупки на вид, и ворота Академии не имеют крепких засовов и решёток, ибо некого опасаться могущественным магам, и уже многие столетия нет у стен других задач, кроме как скрывать жизнь Академии от чрезмерно любопытных глаз, и не давать ученикам сбегать в город в поисках развлечений.

А за стенами (если вы удостоились чести пройти сквозь главные ворота) открываются новые чудеса и красоты: фонтаны и сады, и огромные здания, в которых живут и работают обитатели Академии, и, конечно же, башни магов, возносящиеся на десятки метров ввысь, с балконов которых маги горделиво взирают на раскинувшийся под ними город.

Лишь трижды в год Академия широко открывает свои центральные врата, и впускает в свои стены немногочисленных посетителей из мира смертных, избранных из числа достойнейших и знатнейших горожан и гостей города. Один раз открываются ворота в Месяц коротких ночей, когда город празднует день солнечного солнцестояния, а с ним — наступление нового года; также и шесть месяцев спустя, в Месяц долгих ночей, устраивается празднование, чтобы торжественно отметить середину года, и вместе возрадоваться тому, что дни с этого момента будут становиться дольше, а ночи сокращаться.

В третий же раз центральные ворота Академии открываются в Месяц желтеющих листьев, чтобы принять в свои стены новых учеников, новых будущих магов, и в ходе торжественной и пышной церемонии начать новый учебный год.

1734, Месяц сладкого мёда, 7-й день

Могущественный Акамус Премудрый, маг шестой ступени и старший преподаватель Академии, с интересом посмотрел на слегка светящийся и мерцающий в ожидании магический шар, пробормотал заклинание и начертил в воздухе знак. Шар засветился ярче, бросая разноцветные блики на стены и потолок, и на нём проявилась человеческая фигура, искажённая на сферической поверхности.

— Приветствую тебя, о могущественный Акамус Премудрый, — поклонилась фигура. — Я Герртке Четырёхпалый, маг второй ступени, и я говорю с тобой из Аманы.

Акамус удовлетворённо кивнул, хоть Герртке и не мог его видеть. Акамус, конечно же, помнил Герртке Четырёхпалого. Могущественный Акамус Премудрый помнил всё, что ему было нужно; одной из причин того, что он достиг своего положения в иерархии магов, была его исключительная, хоть и несколько избирательная память.

Акамус, конечно же, помнил Герртке Четырёхпалого, помнил, где он сейчас находится, и прекрасно помнил, как Герртке на третьем году обучения получил своё имя, потеряв мизинец на правой руке в ходе неосторожного применения только что изученного заклинания, что —как и многие магические травмы— оказался бессилен поправить даже сам маг-целитель Эвин Неприкасаемый, проигравший в этом споре Акамусу полдюжины бутылок бренди.

Акамус Премудрый, конечно же, помнил Герртке. Просто Акамус Премудрый отличался чрезвычайно скверным характером в целом, презирал магов всех ступеней ниже четвёртой, и старательно поддерживал в них веру в то, что он их не только не помнит, но и не особо различает между собой.

— За прошедший с моего прошлого доклада месяц никаких особых происшествий не было. — Акамус удовлетворённо кивнул, это он одобрял. — Никаких магических инцидентов не произошло. — Акамус снова удовлетворённо кивнул, это он тоже одобрял. — Никаких сведений о проявляющихся магических талантах или нехарактерных возмущениях эфира не отмечалось. — Акамус снова кивнул, но не слишком довольно. Он бы, конечно, предпочёл услышать, что Герртке Четырёхпалый отыскал многообещающего юношу с талантом к магии, а лучше даже двух.

— Будущие ученики… — тут Герртке Четырёхпалый подсмотрел в записи, а Акамус презрительно скривился при проявлении такой слабости памяти. — Будущие ученики Джеремия д’Орнонтвилль и Тимократес Аланис всё так же проводят время в развлечениях и увеселениях. — Акамус недовольно скривил рот, этого он не одобрял.

— Будущий ученик Шер… Шербар… Шер-ба-ха-дур Бал-хам — Герртке с трудом прочитал имя в записях под пренебрежительным взглядом Акамуса, — прибыл в Аману кораблём на прошлой неделе, и скорее всего отправится в Эриарат вместе с другими учениками, с которыми уже познакомился. — Герртке ещё раз поклонился в магическом шаре. — Конец доклада, о могущественный Акамус Премудрый.

Акамус посмотрел на погасший магический шар и скороговоркой произнёс, хоть и знал, что Герртке его не слышит:

— Шербахадур Балхам, Шербахадур Балхам, Шербахадур Балхам — что здесь такого сложного, Герртке? А вот если бы ты в должное время прилежно тренировал память и дикцию, то звали бы тебя сейчас Герртке Со Вполне Обычными, Ничем Не Примечательными Руками Со Всеми Пальцами На Своих Местах, — язвительно добавил он, бережно укладывая магический шар на место, и доставая с полки другой, также нетерпеливо мерцающий.

Джеремия приехал в Академию в 7-й день Месяца жатвы, за добрых три недели до начала занятий, поскольку путь его лежал морем, из Аманы, и на протяжении плавания им по большей части сопутствовал попутный ветер, и ни штормы, ни штиль не замедлили существенно продвижение, так что прибыл Джеремия в Эриарат несколько раньше намеченного срока. Уже бывавший не раз как в Эриарате, так и в самой Академии в прошлом, он уверенно прокладывал путь через город, верхом на статном жеребце, которого взял на прокат в порту, почитая ниже своего статуса аристократа проделать путь через город пешком; и с ним ехал его друг Тимократес, который ранее ни в Эриарате, ни в Академии не бывал, и оттого был счастлив, что у него есть такой проводник, которому всё вокруг знакомо, и с ними ехал ученик Шербахадур, прибывший из далёкой страны, и потому бывший вдвойне рад, что путешествует вместе с Джеремией, который знает и город и Академию.

Проделав часть пути вместе со знакомцами, что юноши завели на протяжении плавания, наконец они расстались на площади перед Академией, пообещав друг другу и впредь поддерживать отношения дружеские, и даже договорились встретиться в определённой таверне неподалёку, наивно назначив эту встречу через считанные дни, и вовсе не подумав о том, что ученикам Академии не положено шататься по тавернам, так что с выполнением обещания могут быть некоторые проблемы. И после этого короткого прощания Джеремия, Тимократес и Шербахадур, поднявшись по петляющей дороге и лавируя между повозками поставщиков, въехали в Академию магов через южные ворота в её стенах, что единственные из всех были открыты в обычный день, и вели в ту часть Академии, где располагались строения приземистые и невзрачные, но исключительно практичные, как то: склады, кухни, прачечные, жилища многочисленных слуг, и прочие жизненно важные для магов вещи, о существовании которых в тоже время большинство магов предпочитало не думать и не знать вовсе.

Убедив привратников у ворот, что они действительно будущие ученики Академии, а не праздношатающиеся зеваки, друзья передали своих лошадей слугам с тем, чтобы их вернули в портовую конюшню и забрали оставленный залог; вслед за чем юноши были слугами временно определены в гостевой дом, поскольку занятия ещё не начались, и церемония принятия в ученики не была проведена, а стало быть ни Джеремия, ни Тимократес, ни Шербахадур ещё не имели права жить в доме адептов, и считались пока не более чем гостями в стенах Академии. И как предстояло всем троим со временем узнать, им стоило бы наслаждаться комфортом гостевого дома, пока была возможность, ибо жилища учеников были устроены и обставлены куда скромнее, дабы пышные перины, мягкие ковры, уложенные поверх холодных полов, и другие излишества не отвлекали подопечных Акамуса Премудрого от изучения магических наук.

И тогда, уже на следующий день, юноши вдруг поняли, что до начала занятий остаётся более трёх недель, и заняться им в это время решительно нечем, и никому нет до них дела, и путь в город для них уже закрыт, в то время как пути в любые интересные места Академии ещё закрыты, и им остаётся лишь изнывать от скуки и искать компании среди других прибывающих в Академию учеников, поскольку, будучи бесправными будущими учениками, искать компании магов или уже обучающихся адептов было бы искать неприятностей, и это понимал даже Джеремия.

Что же было с нашим вторым героем, с мальчиком Мери, которого Акамус Премудрый и Окаро Терпеливый спасли от расправы деревенских жителей и забрали с собой в Эриарат?

В шестой день Месяца жатвы, сидя на месте кучера и правя лошадьми, покинув деревню с глупым и смешным названием Короткая Нога, Окаро Терпеливый лелеял надежду, что оказавшись на достаточном удалении от деревни и любопытных глаз, Акамус Премудрый волшебным образом перенесёт карету вместе с её пассажирами в Эриарат, избавив и себя, и несколько менее могущественного Окаро от утомительного путешествия. Однако Акамус Премудрый отнюдь не торопился этого делать, а вместо того рассеянно глядел в окно кареты, задумчиво смотрел на погружённого в магический сон Мери, отхлёбывал из фляги и предавался размышлениям, а может даже и задремал, а через несколько часов углубился в изучение какой-то книги, вполне равнодушный к страданиям Окаро Терпеливого, сидящего на козлах под палящим солнцем, отчего менее могущественный, но всё же маг Окаро Терпеливый, чтобы облегчить свою участь, вынужден был сотворить заклинание лёгкого освежающего ветерка, и периодически возобновлять его.

Под конец дня они остановились на ночлег в Горьких Плавнях, устроив изрядный переполох в таверне, поскольку хозяева и постояльцы отнюдь не были привычны к внезапным появлениям двух магов, несколько более и несколько менее раздражительного, но зато существенно сильнее обожжённого солнцем. Акамус был по-прежнему задумчив, и на все вопросы Окаро отвечал лишь, что торопиться некуда, и стоит использовать этот случай, чтобы быть ближе к простым людям, ибо негоже мудрым магам замыкаться в (образных) башнях слоновой кости, а следует, напротив, быть чуткими к чаяниям и надеждам простых смертных. От таких речей Окаро Терпеливому стало несколько не по себе, и он искренне обеспокоился душевным здоровьем и равновесием своего могущественного коллеги, который в обычном своём состоянии не то что смертных, а и слабых магов почитал лишь за досадное неудобство.

И так, путешествуя без приключений, карета Акамуса Премудрого провела в пути четыре с лишним дня, и въехала в Академию ближе к полудню, в десятый день Месяца жатвы.

Пребывавший все эти дни преимущественно в молчании и задумчивости Акамус Премудрый наконец оживился, вылез из кареты, и устроил изрядный переполох среди слуг, раздавая приказания. Окаро Терпеливый, что провёл все дни путешествия под палящим солнцем (не считая одного утра под проливным дождём), тут же смылся приводить себя в приличный вид и всеми возможными способами компенсировать себе лишения и неудобства, что приключились в дороге. А оттого Акамус Премудрый, кипевший энергией, остался у кареты один, ожидая появления магов-целителей, заботам которых он намеревался препоручить привезённого Мери, по-прежнему пребывающего в волшебном сне.

Джеремия же, четвёртый день изнемогавший от безделья, которое так разительно контрастировало с годом, проведённым в Амане, и сейчас казалось стократ невыносимее даже путешествия на корабле — Джеремия тем временем заводил знакомства среди других будущих учеников, одним из которых стал некто Мазатцаль — бронзовокожий юноша, приехавший из страны джунглей Хурамам, благодаря обнаружившему его магу уже подготовившийся к обучению, и свободно, хоть и с сильным акцентом, говорящий на языке Эриарата, но до сих пор ходивший полуголым, в юбке из листьев и с ожерельем из клыков на шее, да вдобавок босой, потому что познакомить юношу с концепцией ботинок обучавшему его в Хурамаме магу попросту не пришло в голову. Столь экзотичная внешность привлекла внимание Джеремии, и он мигом сообразил, что прибывшему из далёких краёв ученику будет что порассказать, что несомненно скрасит исполненные скуки дни; Мазатцаль же был рад заручиться дружбой и помощью человека, который для него являлся кладезью жизненно важных знаний, как то: зачем в ботинках шнурки, что такое лошадь, и зачем у кареты снизу такие вот круглые штуковины, если гораздо практичнее перемещаться на носилках, которые несут рабы. Иными словами, оба юноши были друг другу интересны, и дополняли друг друга весьма органично, а саркастичный и язвительный, как многие жители Хурамама, Мазатцаль изрядно веселил Джеремию, и за несколько дней они вполне сдружились, и вот в десятый день Месяца жатвы на свою голову они решили прогуляться по Академии, где и попались на глаза только что приехавшему и стоящему возле кареты Акамусу Премудрому.

Акамус Премудрый же, маг весьма могущественный, но временами довольно рассеянный, увидев босую полуголую фигуру цвета бронзы в юбке, рядом с известным хорошо Акамусу юношей Джеремией, принял Мазатцаля за могущественного мага Огня Мекатля Бронзовокожего, списав внешний вид на очередной закидон могущественного мага и несколько излишне тёплую погоду.

— Эй, вы, — приветливо обратился к ним Акамус Премудрый. — Джеремия, Мекатль! Хорош бездельничать, сюда идите оба, поможете!

Конечно же, ошибка выяснилась тотчас же, стоило двум будущим ученикам подойти к карете ближе, однако в тот же момент появился возле неё и маг-целитель Эвин Неприкасаемый, в сопровождении нескольких магов своей башни явившийся наконец на зов; так что разговор тут же пошёл о покалеченном Мери, привезённом Акамусом в Академию. И Джеремия с Мазатцалем уже почти сообразили незаметно исчезнуть, как вдруг Эвин властным жестом указал на обоих и скомандовал взяться за носилки и нести Мери в башню Жизни.

Так Джеремия и Мазатцаль спустя краткое время обнаружили себя в больничной палате Академии, что располагалась в башне Жизни, счастливо избавились от общества Акамуса Премудрого, и оказались в обществе куда менее опасного и раздражительного Эвина Неприкасаемого, который был мрачен и тёмен лицом, смотря на тело Мери, распростёртое на койке в лазарете.

— Что с ним, могущественный? — спросил Мазатцаль у Эвина Неприкасаемого.

— Троллевы смертные, — процедил Эвин. — Мальчишка проявил магию бесконтрольно, и его, разумеется, тут же избили до полусмерти.

— Серьёзно? — спросил Мазатцаль, прибывший из очень дикого и нецивилизованного края, где волею управлявшего страной Верховного жреца нападение на будущего мага каралось особо мучительной смертью в муравейнике путём зализывания насмерть муравьедами.

— Похоже, что я шучу? — огрызнулся Эвин. И те из читателей, кто читает эту книгу уже не в первый раз, по одной этой короткой фразе обычно многоречивого и высокопарного Эвина могут заключить, что был он чрезвычайно удручён и озабочен; тем, же, кто читает книгу впервые, я предлагаю просто поверить мне на слово.

— Как его зовут? — спросил Джеремия.

— Дурацкое имя какое-то, — отмахнулся Эвин. — Акамус говорил, но я не запомнил.

Джеремия посмотрел на Эвина с надеждой.

— Вы сможете его вылечить? — спросил он.

— Конечно, — кивнул Эвин Неприкасаемый. — Но на это уйдёт некоторое время. — Он снова кивнул, более уверенно. — Нет, до начала занятий, конечно, успеем. Плохо, что таланты у пацана открылись так внезапно, и он совершенно не готов к обучению. Тем более, что судя по проклятиям Окаро, вырос пацан в какой-то глухой дыре, и наверняка не умеет ни писать, ни читать.

Джеремия, получивший чуть ли не лучшее образование и подготовку из возможных, и Мазатцаль, проведший последние два года в Хурамаме занимаясь исключительно подготовкой к обучению, озадаченно посмотрели друг на друга.

— Но мы ж ему будем помогать, — тут же ляпнул Мазатцаль, совершенно не представляя себе, как он собирается это делать.

— Ага, — скептически согласился Эвин Неприкасаемый. — Ну, значит вот на вас двоих одна надежда.

Самолюбивого Джеремию, не привыкшего, чтобы его попросту не воспринимали всерьёз, это взяло за живое, и остаток дня он немного кипел от возмущения, благо заняться ему всё равно было нечем.

И вот почему (и от скуки) на следующий же день Джеремия, Мазатцаль и присоединившийся к ним Тимократес оказались у входа в башню Жизни, доказывая, что им срочно необходимо проведать ученика, за которого они ужасно переживают, потому что он практически их лучший друг, вот только они не знают, как его зовут.

И на следующий день — из принципа.

И потом снова, чтобы предыдущие разы не выглядели совсем глупо.

Так что когда на четвёртый день Мери, уже по большей части исцелённый стараниями магов башни Жизни, открыл глаза и пережил первые минуты паники, поскольку совершенно не представлял себе, где он, как сюда попал, и кто все эти люди, он обнаружил, что у него в Академии уже откуда-то взялись друзья, и небольшая комиссия по встрече из будущих одноклассников за дверями больничной палаты ждёт, когда Эвин Неприкасаемый разрешит им войти.

1733, Месяц прилетающих птиц, 11-й день

— Конец доклада, о могущественный, — поклонился маг в шаре, и шар погас.

Акамус посмотрел на исписанные листы бумаги перед собой и задумчиво потёр переносицу. Потом начал было творить заклинание, но тут же остановился, нашёл в столе конверты, сургуч, печать; аккуратно сложил листы бумаги в конверт и запечатал его сургучом, и даже надписал на конверте имя адресата, и уже только потом сотворил заклинание, мгновенно переместив конверт на стол мага, которому записи предназначались.

Много, много десятилетий лет потратил архимаг на то, чтобы отучить Акамуса отправлять инструкции в виде неразборчивых каракуль на первых попавшихся обрывках бумаги, и лишь в последние годы результаты его вековых трудов начали приносить результат.

Почти искренняя (хоть и проистекающая из безделья) забота юных уже-почти-учеников о покалеченном Мери, казалось, забавляла Эвина Неприкасаемого, так что он относился к ним вполне добродушно; а оттого Джеремия, Тимократес и Мазатцаль осмелели, и начали шататься по Академии гораздо свободнее, поскольку всегда могли сделать вид, что идут в башню Жизни или возвращаются из неё, а стало быть — идут, можно считать, по делу, и в целом считали, что им повезло в ту минуту, когда их заметил Акамус Премудрый; а ведь далеко не каждый из обитателей Академии, включая могущественных магов, мог похвастаться тем, что в миг безделья был замечен Акамусом Премудрым, пребывающим в дурном настроении, и потом все жили долго и счастливо. По инерции юноши перенесли это же отношение и на самого Мери, и прониклись к нему определённой симпатией.

Разумеется, в эти дни они нет-нет да слышали разговоры помощников Эвина о происшедшем с Мери — полфразы здесь, обрывок разговора там, — и из этих разрозненных фрагментов начала для них складываться целая картина; так что в какой-то момент Джеремия, наиболее смелый из троих, взял да и спросил Эвина Неприкасаемого напрямик, ну а тот пребывал в тот день в хорошем расположении духа, так что ответил, хоть и выпустив из рассказа решительно все ужасные подробности. И так к своему неверию и шоку Джеремия, Мазатцаль и Тимократес узнали, что покалеченный односельчанами юноша — убийца, который нечаянно погубил множество народу.

Мазатцаль, будучи родом из дикой и негостеприимной страны, где смерть в виде кровожадных ягуаров и анаконд подстерегала за каждым кустом, отнёсся к этому вполне спокойно; Джеремия, как прирождённый аристократ, да ещё и порядком сжившийся в последние годы с ролью будущего могущественного мага, просто посчитал, что не стоит слишком сильно переживать из-за каких-то деревенских жителей, и лишь Тимократес был видимо подавлен услышанным. Он даже успел ляпнуть что-то, не подумав, при Эвине, отчего настроение того сменилось довольно резко, так что Тимократес получил долгую и неприятную лекцию на тему «и вот почему маги — это совсем другое дело», из чего вынес для себя, что магов следует опасаться всех, включая Эвина Неприкасаемого, каким бы симпатичным парнем он ни казался, а самому Тимократесу очень сильно повезло, что в нём проявились таланты мага. А Джеремия и Мазатцаль из той же лекции вынесли, что, возможно, пересказывать услышанное другим ученикам было бы не слишком разумно, или по крайней мере стоит это сделать осторожно и скрытно, чтобы Эвин Неприкасаемый не узнал.

Совсем скоро Мери встал с больничной койки, а ещё через несколько дней Эвин отпустил его из больницы вовсе, посчитав, что процесс лечения и заживления окончен. Изрядно подуставшие от визитов в башню Жизни новые друзья тут же устроили ему небольшую экскурсию по той части Академии, которая была им известна, и неожиданно для себя Мери оказался в совершенно новом мире; без всякого перехода — от нищей деревни, где он родился и прожил всю свою жизнь, к гостевому дому Академии, где кровати были мягки и широки, полы были устланы коврами, а слуги вежливо осведомлялись, что господину будущему ученику будет угодно откушать на обед.

От всего этого у Мери шла голова кругом. Временами ему казалось, что всё это ему снится, и в любую секунду он может очнуться избитым и изломанным в сыром подвале, и озверевшие односельчане потащат его, отбивающегося и кричащего от ужаса, на импровизированную виселицу, как то было несколько лет назад с пойманным воришкой, который имел несчастье попытаться обокрасть мельника, но был пойман, и мельник решил, что не стоит беспокоить феодала из-за такой мелочи, а односельчане его охотно поддержали, потому что расправа сулила какое-никакое развлечение.

Временами Мери казалось, что всё это ошибка, и скоро все поймут, что он никакой не адепт и не маг, и не имеет ровно никакого права находиться в стенах Академии, и тогда его вышвырнут вон с позором, проводив свистом и пинками. Ежедневные визиты к Эвину, который пристально наблюдал за мальчиком, и снова и снова задавал вопросы —не проявилась ли каким либо образом магия, не ощущал ли Мери чего необычного,— никак не прибавляли уверенности в себе, поскольку Мери на все вопросы честно отвечал «нет». И когда в один прекрасный день в кабинете Эвина оказался и другой маг, высокий, статный, суровый маг Огня Гермесент Пылающий, который рассматривал Мери с явным интересом, хоть и слегка излишне отстранённым и научным, отчего тот чувствовал себя букашкой под увеличительным стеклом — и эта встреча не прибавила Мери спокойствия, ибо разглядев Мери со всех сторон и чуть ли не обнюхав его, Гермесент пожал плечами и сказал, что никакой магии Огня здесь не чувствует, ну да впрочем это, конечно, странно, но ничего пока не значит, может проявиться позже.

И от всего этого Мери ждал конца Месяца жатвы —а, стало быть, начала занятий— с испугом, в то время как остальные будущие ученики ждали его с нетерпением, и всё больше их прибывало в Академию со всех концов земли. Не представляющий толком, как и почему сюда попал, едва умеющий писать и читать, Мери всё так же чувствовал себя самозванцем в Академии, обман которого вот-вот раскроется, и его прогонят прочь.

Вечером 31-го дня Месяца жатвы, накануне церемонии принятия в ученики, Мери лежал в отведённой ему гостевой комнате без сна, и ему было страшно. В голове всё смешалось — маги, могущественный Эвин, новые друзья, непривычная роскошь отведённой ему комнаты, и неведанная раньше ему мягкая перина…

А перед тем — койка в белоснежной безликой больничной палате башни Жизни. А до того — смутные воспоминания о карете Акамуса Премудрого. А ещё раньше — грубая твёрдая лавка у стены в доме родителей.

А между этими двумя воспоминаниями…

Боль. Унижение. Растерянность. Страх. И — вспышка огня…

Мери плакал, уткнувшись в подушку, и очень радовался тому, что в спальне был один.

1734, Месяц сладкого мёда, 6-й день, незадолго до рассвета

— Прости, о более могущественный Акамус, — сказал Окаро Терпеливый. — Почему ты бегаешь по коридорам, забыв о всяком достоинстве, и мне даже кажется, что на твоём лице появилось какое-то новое выражение вместо столь привычного нам всем презрения к окружающему миру?

— Мне некогда, Окаро! — крикнул Акамус. — Быстро за мной! — И он умчался по коридору, а Окаро Терпеливый вдруг обнаружил, что ноги сами несут его следом, без всякого деятельного участия самого менее могущественного Окаро, и несут прямиком к башне магии Эфира, где ничего не понимающие, немного сонные, но в основном перепуганные маги уже начинали творить заклинание телепортации.

— Интересно, — через несколько минут наконец выдавил из себя Окаро, обнаружив, что правит каретой, и уже находится посреди каких-то полей. — Прямо вот очень интересно.

1734, Месяц желтеющих листьев, 1-й день

Когда настал тот самый день, внезапно оказалось, что переживать и волноваться Мери попросту некогда.

Вот уже несколько дней как слуги устроили суету вокруг будущих учеников — пересчитывая и переписывая их, и снимая с них мерки всевозможными способами, и по-всякому готовясь к тому, чтобы обеспечить всем необходимым для обучения. А в первый день Месяца желтеющих листьев, с самого утра суета достигла своего апогея, когда слуги обряжали юношей и девушек в торжественные одежды, подкалывая те булавками, поскольку не было смысла подгонять по фигуре торжественные мантии, одевавшиеся лишь дважды за всё время обучения: в начале и в конце; а между этими событиями мало ли что может произойти, и никто не может быть уверен в полной мере, что ученик достигнет конца обучения с тем же ростом, весом или количеством конечностей, так что безразмерные мантии и много-много булавок считались в Академии рецептом универсальным и хорошо зарекомендовавшим себя на протяжении десятилетий.

Чуть позже всех будущих учеников собрали в одном из залов главного здания Академии, где незнакомый маг проинструктировал их обо всём, что с его точки зрения им нужно было знать о ходе церемонии, и раздал указания, как следует себя вести. После чего учеников под присмотром нескольких слуг бесцеремонно заперли в зале, чтобы они не разбежались и не попались кому на глаза, или того хуже — под ноги.

Тем временем открылись главные ворота Академии, и достойнейшие из горожан ступили через них на длинную парадную аллею, сверкавшую зеленью газонов и искрящуюся струями фонтанов, и в который раз потрясённые смертные с ужасом и восхищением взирали на обычно недоступные им чертоги, и высоченные башни, и магов и адептов, неспешно прогуливавшихся в тени деревьев, неторопливо обсуждающих какие-то свои загадочные вопросы, либо же предававшихся молчаливым раздумьям. К услугам приглашённых гостей были напитки и закуски, а спустя некоторое время они начали собираться в одном из главных залов, уже обставленном чрезвычайно торжественно, к полному и абсолютному удовлетворению архимага Изквиердо Равновесного, о слабостях которого я уже упоминал. И в зале этом, хоть и был ясный день, и солнечные лучи лились привольно сквозь высокие окна, ярко горели свечи, висящие сами собой высоко в воздухе, и были многие другие чудеса, поражающие воображение, но только немногие из них капали горячим воском на гостей, так что год 1734-й был первым и остался единственным, когда можно было увидеть чудо со свечами, а на следующий год архимагу пришлось придумывать новые чудеса, оставляющие не столь трудновыводимые пятна.

Через некоторое время в зал, где будущие ученики терпеливо дожидались, когда про них вспомнят, пришёл известный нам уже могущественный маг Мекатль Бронзовокожий, который снова проинструктировал их обо всём, что с его точки зрения им нужно было знать о ходе церемонии, и раздал указания, как следует себя вести; и любопытным оказалось, что инструкции Мекатля не совпадали с ранее полученными учениками инструкциями решительно ни в чём.

Тут несколько некстати в зал вернулся и первый маг, и решил повторить изначальный инструктаж, отчего между ним и могущественным Мекатлем произошла некоторая перепалка, в ходе которой Мекатль Бронзовокожий упорно настаивал, что а вот и никакой не бред, и так будет намного лучше, и уж точно — смешнее. А потом на звуки криков пришёл Окаро Терпеливый, не особо разбираясь наорал на обоих магов, угрожал вызвать Акамуса, и так наконец прогнал обоих из зала, и тогда проинструктировал учеников в последний раз, уже по-своему; но самое главное, и то, чем Окаро заслужил сразу же всеобщую любовь — это что он был единственным, кому пришло в голову, что будущие маги могут хотеть есть, пить, и ещё другие надобности у них могут быть, о которых в книгах обычно стараются не упоминать, и для которых учеников надо иногда выпускать из зала в соответствии с процессами, происходящими в ученических организмах.

Совершенно одуревшие от всего этого беспорядка, юноши и девушки числом ровно тридцать восемь, как то и было предсказано Окаро Терпеливым в этой книге ранее, наконец ступили в главный зал Академии, чтобы в праздничной обстановке стать учениками и назваться классом 1734-го года.

Торжественной процессией, приветствуемые аплодисментами, смущаясь, робея и дрожа, проходят от дверей зала в центр по ковровой дорожке новые ученики под любопытными взглядами приглашённых гостей. Архимаг Изквиердо Равновесный в самых праздничных и роскошных одеяниях сидит на почётном месте на возвышении; по левую и правую руку от него сидят старшие маги Академии; прочие маги —как работающие в Академии, так и не поленившиеся по такому случаю приехать в неё из менее удалённых земель— с важным видом восседают на бархатных стульях у сцены; обучающиеся уже в Академии ученики скромно стоят у стен по краю зала.

Архимаг Изквиердо Равновесный встречает новых учеников приветственной речью. Затем короткую (и слегка раздражённую) речь произносит старший преподаватель Акамус Премудрый; за ним — старейший из магов, седобородый Константинос Благообразный; затем короткие речи произносят некоторые другие старшие маги.

Священник Академии падре Александр читает недолгую и очень тщательно выписанную молитву, обращённую как бы ко всем богам разом, и в то же время ни к одному конкретно, чтобы не задеть ничьи чувства; затем архимаг вручает новоиспечённым ученикам приветственные адреса на пергаментных свитках (которые также будут отобраны слугами вместе с мантиями, и повторно использованы в следующем году).

И потом, наконец, банкет.