Нико не остывает и никогда не спит
… а она праворульная, естественно, с привычно-безликим салоном и турелью в кузове. Ну вот прям это сложное иностранное слово “турель” далеко не полностью описывает вертикальный кусок металла, почти ровно ввареный посредине грузового отсека.
Военные машины нихрена не светят. Чем меньше света – тем лучше, и если бы была кнопка, отключающая всю подсветку в этих ужасно похожих одна на другую машинах, то все Збройні Сили были бы дико за нее благодарны.
Жёлтые тусклые лампы ближнего выхватывают ломти пыльной дороги, кривоватых бордюров, потом – серого грунта. Зеленые листья низких веток, шелест травы по бортам, и запарковаться нужно обязательно “на ход”, то есть мордой к тому пути, по которому будем съебываться. В смысле, аккуратно уезжать, но, скорее всего, таки сьебываться.
Жара, убийственная днем, ночью просто обволакивает тело пленкой липкого пота, такого мерзкого и такого привычного, и теперь единственное, о чем ты мечтаешь, – добраться потом до солоноватой воды николаевского водопровода и долго, на пол бойлера, сдирать с себя эту смесь пыли и украинского юга. Потом. После. Со временем.
Нико стал моим любимым городом, и я ничерта не понимаю, как так получилось. То ли эти прямые улицы. То ли погасшие чуть ли не навсегда светофоры. То ли отчаянная зелень, то ли безумное небо, то ли водная гладь, которой все похер, то ли разрывы арты на Корабельном, то ли великолепно-привычная беспечность местных. Может, даже дело не в самом городе, а в области, отчаянно старающейся жить. И, может, в заставляющих тебя двигаться змейкой бетонных блоках, на каждом из которых написано недоумение Киеву, на днях избавившемуся от последних блок-постов.
Знаешь, Нико не остывает, да. “Город-который-никогда-не-спит”, потому что его хуярят, и здесь это чувствуется больше, чем в любой другой части прекрасной страны, по которой я езжу: то ли на старом прожорливом рамнике, то ли на подвывающем паркетнике, то ли на старом пикапе с вертикальным куском металла, носящим гордое и почти ровное имя “турель”.
