В Донецке, в 14-м получилось три типа людей

Начало…

В Донецке, в 14-м получилось три типа людей. Сначала их было дохрена, типов этих. Друзья, знакомые, шахтёры, студенты, врачи, бандиты, музыканты, бизнесмены. А потом всё сжалось, упростилось до предела. Человек или свой, или враг, или говно в проруби.

Свой стоял рядом с тобой на площади Ленина в марте.

Свой вылез из внедорожника или из трамвая, он был одет в именитое тряпьё или в шо попало из сачка, он как и ты никогда не говорил по-украински. Он развернул жовто-блакитный новенький флаг и стал рядом. А если у кого не было флага, они всё-равно знали, где стать. И все улыбались. Мы ВСЕ УЛЫБАЛИСЬ. Нам ещё не было страшно, мы ещё думали, что нас много и что это важно.

Враг… Я сейчас не буду про автобусы с Белгородом. Я сейчас про земляков. Знаете, мне, возможно, не поверят, но они не вылазили из внедорожников. И не улыбались, они по умолчанию, изначально, были сжаты в комок ярости. Много фоток сделано, это можно легко проверить. Разительное, предельно контрастное противостояние двух донецков. Как если бы взяли и отсепарировали людей, которым по жизни х*во, от людей, которым по жизни норм. И будет лучше, если чутка поднапрячься. У которых есть планы, есть идеи, есть бизнес, а не просто смена, просто пенсия, просто «хотим чтоб лучше».

И были ещё говно в проруби, «мы за мир» которые. Они до сих пор за мир. И это бесит невообразимо больше, чем откровенное «Путин введи». Потому что в таком раскладе ты сама, вроде как, за войну. Он за мир, а ты нет, у тебя же есть враг. Вот он, с триколором бегает, ссыт возле пальмы Мерцалова. А у мызамирыша нет врага. Я ему, вроде как, не враг. И этот, с триколором, он тоже ничё такой. Щас вот поссыт, заправится и вообще почти человек.

Это похоже на :

– У вас рак. Надо что-то делать.
– Рак? Рак – это плохо, я не хочу чтоб он был. Я за здоровье!
– Чувак, я тоже за здоровье. Но у тебя УЖЕ рак. По факту. Он есть, вот он, смотри какой могучий, мелкоклеточный, с отдалёнными метастазами в Одессе и Харькове. Сосредоточься. Надо определяться как-то.
– Нееее. Не надо. Я не хочу, чтоб у меня был рак. Я хочу на ручки и мурмурмур. Чур я в домике.

Они нарочито аполитичны. Они не хотят говорить о войне. Потому что не могут, это трудно – говорить о войне, не имея знаков отличия, не имея позиции… Нужно лавировать, чтоб не врубили в лицо с любой из сторон. Они любят постить довоенный Донецк, чистый до стерильности, в фонтанах и в розах, сверкающую Донбасс-Арену, где пела Бьёнсе, парк Кованных Фигур со смеющимися детишками, набережную с офигенным ажурным ограждением и велосипедистами, фонарики в снегу на Пушкина, которые в общем-то и не изменились. Им остро хочется зацепиться за что-то привычное, мирное. Которого уже просто нет. Они всё ещё считают, что если бородатые чужаки их е*ут не очень больно и дают потом банку килек в томате, то можно и потерпеть, лишьбынебыловойны.

Я очень люблю довоенный Донецк. Лучше города мне пока не встретилось. Но его уже нет. Прими как данность и выдыхай.

Ребятки, у нас рак. Можно тупо отрезать, и тогда инвалид. И не факт, что этим отрезанием всё закончится. А можно лечить. Это долго, это дорого, это больно, это безо всяких гарантий, и даже в оптимальном варианте это будет всего лишь ремиссия, не полное и безусловное здоровье… Что вы выберете?