Он был моим личным упреком

Как же я его ненавидел.

Не, ну не совсем его, конечно, но это я уже потом понял… а тогда я терпеть не мог именно его. Меня бесило в нем все – и какой-то ускользающий взгляд, и редкие слова, сказанные необычайно высоким голосом и всегда невпопад, и даже виноватая немножко улыбка.

Эта улыбка добивала больше всего, потому что я-то ему нравился. Тянулся он ко мне, непонятно почему. Общего у нас было только то, что наши папы вместе работали и, как это было принято в те времена, дружили. А без друзей жить в девяностые было откровенно хреново.

Антон был звездой, если судить по учебе, и полным никем во всех остальных случаях. Пятерки, пятерки, везде и всегда пятерки, идеальный табель, идеальная характеристика, мощный интеллект нескладного мальчика, в четырнадцать лет уже, наверное, готового поступать в институт. Я же был настолько обычным, ординарным, стандартным горловским пацаном, что… что до сих пор чувствую себя таким.

Он читал запоем, и это, наверное, единственное, что я у него перенял. Он не умел сосуществовать с внешним миром, он и ко мне-то полгода привыкал, и все его школьные подвиги напрочь перечеркивались самой жизнью молодых пацанов, уличной иерархией, нашими глупыми идеалами и культом боевиков на видеокассетах. Из-за этих чертовых боевиков я ходил в секцию бокса, а он – на факультатив по физике. Понятно, шо на боксе было очень много пацанов, а вот на физике… ну вы поняли. Может, если бы тогда было наоборот – то и сейчас было бы наоборот.

Мы тогда и слова такого “аутист” не знали. Странный и странный. Мне родители тыкают “смотри, как он учится”, а я сижу, зрею. Ненавижу. А он, как мы собираемся, – приходит и за мной таскается, задолбал, блин. Гений.
Донбасс ненавидел гениев – и рождал их с завидным постоянством.

Потом он уехал учиться в Москву. Вернулся. Снова уехал. Лет десять назад был уже успешен, что-то там научно-исследовательское возглавлял, где-то что-то изучал. Всегда был умнее и лучше меня. Большего достиг, многое сумел. Не женился, был одинок, каждые три месяца приезжал к родителям, крайние годы – на рейндже темно-коричневом. Прекрасная машина в таком-же блеклом, скучном, неприятном, как и он сам, цвете.

Приехал и в пятнадцатом – и не доехал. Казачкам рейнджер, наверное, понравился. Антон сел на подвал и долго там не продержался. Над слабыми ж так приятно издеваться: доказано востоком Украины под властью русского мира, период 2014-2019, учебник новейшей истории, страница 1.

Донбасс ненавидел гениев и рождал их с завидной регулярностью. Русский мир был к гениям Донбасса равнодушен – он убивал их походя, спокойно, не обращая внимания, просто нажимал на спусковой АПСа и шел кушать чебурек, русский мир даже не презирал людей-с-Донбасса – он замечал их не больше, чем щелчок гильзы о темно-коричневый обколотый кафель пола слышен во дворцах из стекла и бетона.

Видит Бог, я сильно, как умеет только дурноватый подросток, ненавидел его тогда. Он был моим личным упреком. Но спустя двадцать два года я приваливался к земляной стенке и плевал в рацию “добей туда улитку к хренам, дорогой”, потому что это был мой, именно мой упрек.

И я не разрешал его трогать.