Истории Эриарата: Время Хаоса. №7

Магия. Глава 3

в которой ученики Академии, как испокон веков пристало всем студентам, вместо того, чтобы набираться знаний, занимаются всякой ерундой, придумывая друг другу новые имена, сбегая из Академии в таверну, и знакомясь с гоблинами

1734, Месяц секущих метелей, 1-й день

— Некоторые, наименее глупые из вас, всё ещё помнят меня, — глядя в пространство сказал Акамус. — А остальным напомню, что меня зовут Акамус Премудрый, я маг шестой ступени и старший преподаватель Академии. Обращайтесь ко мне «могущественный Акамус». Но лучше не обращайтесь ко мне вообще без надобности, как вы и поступали последние четыре месяца, и поступали очень мудро. — Он повернулся и обвёл взглядом аудиторию, где сидело тридцать восемь учеников. На его лице промелькнуло облегчение: — И раз вы все теперь умеете писать, то запишите это, — процедил он, и удовлетворённо наблюдал за тем, как послушно склонилось к бумаге тридцать восемь голов, и заскрипели тридцать восемь карандашей.

Рядом с Акамусом Премудрым стоял уже знакомый ученикам маг. Он был невысок и толстоват, стрижен коротко, вовсе без бороды, с добродушным круглым лицом; одет он был в полагающуюся магу мантию, поверх которой была небрежно накинута жилетка с карманами, очевидно набитыми разными полезными вещами; из-под мантии высовывались крепкие ладные удобные ботинки, и пытливый ум мог бы догадаться, что где-то под мантией скрываются и штаны, надёжно упрятанные от взора архимага, но придающие магу совершенно особую уверенность в себе в случае любых непредвиденных событий.

— Я старший преподаватель Академии могущественный Акамус Премудрый, поэтому у меня, разумеется, нет на вас ни времени, ни желания его тратить, — продолжил Акамус. — С этого дня вы начинаете изучать основы магии, и в следующие месяцы с вами будет заниматься несколько менее могущественный Окаро Терпеливый, чьё имя дано ему отнюдь не случайно. — Акамус указал на сидящего на стуле чуть в стороне от него второго мага. — Несколько меньшее могущество Окаро Терпеливого вполне компенсируется некоторыми другими его талантами, недоступными мне — как, например, снова и снова отвечать на ваши бесконечные глупые вопросы, не превратив никого ни во что безмолвное, тихое, и наверняка более разумное.

Взгляды учеников обратились на Окаро Терпеливого, который утвердительно кивнул.

— Впрочем, — закончил после паузы мысль Акамус, — если вы не будете его слушаться, то приду я и вы об этом очень сильно пожалеете. Прошу вас, могущественный Окаро. — И он отошёл к двери, освобождая центр аудитории, и рассеянно уставился на дальнюю стену, поверх голов учеников.

Окаро Терпеливый был очень хорошим преподавателем, и вовсе даже неплохим магом. Он был магом третьей ступени без специализации, то есть в равной степени владел всеми областями и силами магии; такие универсальные маги редко поднимались выше второй-третьей ступени. Однако Окаро Терпеливый, получивший своё имя отнюдь не случайно, стоял среди них до некоторой степени особняком. Окаро действительно был необычайно терпелив, весьма неглуп, очень предусмотрителен, прилежен, старателен, и все долгие годы своей жизни (а было ему поболе двух сотен лет) он только и делал, что совершенствовался в магии — в границах, отпущенных ему его скромным талантом.

Знания его были, конечно, меньше, чем у Ка-Мат-Эфа Эрудита, но Окаро имел перед тем существенное преимущество — в том смысле, что когда Окаро произносил заклинание, после этого что-нибудь на самом деле происходило. И может быть, силы Окаро Терпеливого были и скромнее, чем у его более одарённых коллег, но Окаро был очень терпелив, и всегда говорил, что в счёт идёт только конечный результат, а не то, сколько усилий было потрачено для его достижения. А усилий Окаро Терпеливый прилагал много, и делал это долгие, долгие годы, а потому мог бы потягаться с магами четвёртой и даже пятой ступени — теми из них, кто полагался больше на врождённый талант, чем на упорный труд.

Что, конечно же, никак не отменяло удручающе часто произносимых Акамусом Премудрым слов «несколько менее могущественный Окаро».

— Здравствуйте, дети, — поднялся с места Окаро Терпеливый. — Меня зовут Окаро Терпеливый, и я буду вашим учителем.

— Запишите это, — процедил Акамус Премудрый, всё также глядя в пространство.

— Спасибо, несколько более могущественный Акамус, это не помешает, хотя у них будет предостаточно времени, что запомнить, как меня зовут, — слегка поклонился Акамусу маг и продолжил:

— Вместе с вами мы будем изучать азы магии в следующие месяцы. За это время, прежде всего, вы узнаете об основах магии, о том, как она устроена и как работает. Мы также будем вместе изучать некоторые заклинания, которых существует огромное множество, и мы, конечно, не будем изучать их все, но зато научимся тому, как это делать правильно и безопасно, с тем, чтобы дальше вы могли изучать новые заклинания сами.

Акамус рассеянно и почти незаметно кивнул. Правильно и безопасно, это он одобрял.

— Самым главным, что мы сделаем за следующие полгода, — продолжал Окаро, — будет то, что мы как следует познакомимся, и вместе больше узнаем о магических талантах каждого из вас. Так мы, возможно, узнаем, к каким областям магии предрасположены таланты некоторых из вас, и, стало быть, чему нужно будет уделять первоочередное внимание в будущем. — Окаро Терпеливый приветливо кивнул одному из учеников: — Я вижу, ты что-то хочешь спросить. Я пока не знаю, как тебя зовут…

«Эрберто», беззвучно, одними губами произнёс могущественный Акамус, всё также смотрящий в пространство с бесстрастным выражением лица.

—… но мы обязательно познакомимся с вами со всеми. Итак, как тебя зовут? — спросил он юношу.

— Эрберто, могущественный Окаро, — ответил тот.

— Эрберто, — повторил Окаро Терпеливый. — Я вижу, ты что-то хочешь спросить. Спрашивай, не бойся. Не бывает глупых вопросов.

«Ошибаешься», беззвучно одними губами снова произнёс Акамус, смотря в пространство.

— А какие области магии бывают? — спросил юноша.

— Отличный вопрос, — похвалил его Окаро. — Вот потому мы и начнём с вами обучение с того, что будем говорить о магии в целом, и о том как она устроена.

Он подвинул стул на середину комнаты и уселся удобно и основательно.

— Маги различаются по силе, и по склонностям к разным областям магии, — начал он неторопливо. — Всего существует семь ступеней мастерства мага…

«Девять», беззвучно сказали губы Акамуса Премудрого.

— Магия проявляется в разных формах, и некоторые из магов владеют всеми из них в равной степени, а некоторые более склонны только к одной из них, и в ней более талантливы, и она даётся им легко, а к другим областям магии их таланты расположены меньше, и потому они  таким магам даются сложнее, — размеренно и почти гипнотично вещал Окаро Терпеливый. — Всего же выделяют семь Сил магии…

«Девять», снова беззвучно сказал Акамус Премудрый, и вышел из аудитории, тихо затворив за собою дверь.

1733, Месяц коротких ночей, 11-й день

Очередной магический шар зажёгся перед Акамусом Премудрым.

— Приветствую тебя, о могущественный Акамус Премудрый, — поклонилась фигура. — Я Эриель Малорослый, маг второй ступени, и я говорю с тобой из Азикара.

Акамус недоумённо поднял бровь.

— С прискорбием я вынужден сообщить тебе, могущественный, — продолжало изображение мага в шаре, — что могущественный маг Тионедес Призрачный, сообщение которого ты, несомненно, ожидал услышать сейчас, скоропостижно скончался. Прости меня, могущественный Акамус, мне пока не известны все детали происшедшего. Насколько я понимаю, могущественный Тионедес попал в песчаную бурю, и погиб.

Могущественный Акамус зажмурился как от боли, и даже перестал дышать на несколько секунд, справляясь с эмоциями.

— Тела пока не нашли, — сообщил Эриель Малорослый, — но я сам, и другие маги поблизости ощутили резонанс магического поля, который, как мы все считаем, означает смерть могущественного Тионедеса. В ближайшие дни мы приложим все усилия, чтобы найти его тело, а также проверить, было ли происшедшее просто несчастным случаем или же чьим-то злым умыслом. — Маг в шаре сделал паузу. — Если тебе, могущественный Акамус, или кому-нибудь ещё из Академии, будет угодно прибыть сюда лично, чтобы разобраться с происходящим, мы будем рады видеть любого из коллег, пусть и по такому печальному поводу. Также мы просим инструкций относительно дальнейших действий и пересмотра областей ответственности. — Маг немного замялся. — Если возможно, могущественный Акамус, мы бы просили прислать сюда нового мага, поскольку нас в Азикаре и так недостаточно…

Акамус раздражённо взмахнул рукой и погасил шар, не дослушав.

— Где я тебе его возьму, этого нового мага?.. — раздражённо и мрачно пробормотал он.

В те осенние дни 1734-го года обучавшийся в Академии Мери мог бы быть счастливее, чем когда либо в своей жизни. После недель страхов и сомнений он наконец поверил в то, что всё происходящее с ним — взаправду, всерьёз, что он — будущий маг. Мери очень хорошо понимал, что ему выпал фантастический, невероятный шанс — и что от него одного зависит, как удачно он этот шанс использует.

Но ему всё ещё было очень трудно.

Дни текли своим неторопливым (а если честно — мучительно медленным) чередом. С раннего утра и до полудня шли занятия с Ка-Мат-Эфом — магические руны, магические жесты, языки. Это было приемлемо, поскольку практически все ученики находились в равном положении, и не знали ничего.

После обеда более везучие из учеников (например, получившие хорошее образование Джеремия и Тимократес) отправлялись заниматься самостоятельно, что на практике значило — преимущественно бездельничать. А остальные, менее везучие, возвращались к Ка-Мат-Эфу, и тот терпеливо и методично учил их писать, и читать, и говорить без акцента, и пользоваться карандашами и перьями; либо же они просто получали задание и оставались в классе выполнять его самостоятельно. Мери занимался фанатично и упорно, а Ка-Мат-Эф скептически кивал и подбрасывал всё новые и новые упражнения, и требовал всё лучших и лучших результатов, без снисхождения, без поблажек, и кажется без всякого сочувствия к тому, что нехватка знаний — это совсем не вина Мери.

Это отравляло каждый день Мери, и буквально высасывало из него радость и счастье, и сил на бесконечные занятия уходило так много, что по вечерам он без сил лежал в своей кровати в доме адептов, и бессмысленно таращился в потолок.

Мазатцаль и Джеремия, как это ни странно, исполнили своё обещание, и на самом деле пытались помогать ему как умели; хотя их исправления и подсказки (особенно исправления и подсказки Джеремии) слишком часто звучали снисходительно и покровительственно. И тем не менее, ученики сдружились пусть и волею случая, но вполне искренне — Джеремия, Тимократес, Мазатцаль и Мери жили вместе, в одной комнате, и как-то само собой оказалось, что они дружат и общаются куда больше, чем их одноклассники, и все быстро привыкли видеть эту компанию вместе. Постепенно и другие ученики начали примыкать к ним, и так вышло, что Джеремия оказался как бы лидером почти всего класса, кроме тех немногих, кто упорно держался особняком, и эту роль, как сын градоправителя, принял легко и естественно, и справлялся с ней неплохо, всегда готовый помочь советом, или развеселить шуткой. Сейчас-то мы понимаем, что в основе этого по-прежнему лежала скука — ему, получившему такую основательную подготовку, в первые месяцы занятий было слишком легко, слишком много свободного времени оставалось после занятий; но одноклассники считали его интерес и заботу вполне искренними, и оттого мирились с несколько покровительственным его отношением.

Так однажды, от скуки, Джеремия придумал Мери новое имя.

1734, Месяц опадающих листьев, 8-й день

Большой удачей для Мери было то, что здесь, в Академии, никому не было дела до того, смешное ли у него имя, или нет, и как оно звучит; что и немудрено, когда твои одноклассники собрались со всех концов мира, и нет недостатка в причудливых именах, несхожих обычаях и непривычной внешности, так что через некоторое время несложно и вовсе забыть, что для тебя когда-то значило слово «нормально». Потому в Академии Мери наслаждался полным отсутствием насмешек и подколок.

Тогда, летом, когда Мери впервые вполне очнулся в больничной палате башни Жизни, и Эвин впустил к нему новых друзей, Джеремия лишь мимоходом удивился:

— Мери? А меня тогда можешь звать Реми, полное имя Джеремия. Джеремия д’Орнонтвиль. А твоё полное как?

Мери, ещё не вполне пришедший в себя, вынужден был признаться, что это и есть полное имя, а фамилии у него нет вовсе, потому что в деревне на две сотни человек вполне достаточно быть Мери, сыном Генри, который живёт в доме в конце улицы. На что Джеремия недоумённо приподнял брови, да на том всё и закончилось.

Но спустя два месяца занятий, как-то раз когда они все сидели в общей гостиной пятого этажа, занимаясь каждый своим —кто, как Мери, старательно выписывал на бумаге буквы, выполняя очередное задание Ка-Мат-Эфа, кто бездельничал,— Джеремия вдруг сказал:

— Мери. Слушай, а тебя ведь наверняка дразнили в детстве из-за имени?

— Да, — неохотно признался Мери, чувствуя, как краснеют его уши.

— И ты наверняка своё имя терпеть не можешь, — продолжал задумчиво Джеремия.

Мери промолчал и просто кивнул.

— Тогда тебе надо придумать другое имя, — внезапно сказал Джеремия. — Которое тебе будет нравиться, и будет звучать прилично. Потому что извини, но как уменьшительное «Мери» ещё туда-сюда, а как полное имя, конечно ни в какие ворота.

— Чего ты его достаёшь? — проворчал сидевший неподалёку Тимократес.

— Да нет, я серьёзно предлагаю, — ответил ему Джеремия. — Ну чего он мучается? Давай ему придумаем новое имя, и чтобы «Мери» было только как уменьшительное, да и то он может не использовать, если не захочет.

Теперь уже все в комнате смотрели на Джеремию — кто с удивлением, кто с интересом, кто не слишком одобрительно, а уши Мери окончательно покраснели от смущения.

— Нет, ну вы подумайте, — продолжал Джеремия. — Он же, как и все мы, станет магом. Вот я например буду каким-нибудь Джеремией Могущественным… — Тимократес на правах старого друга захохотал в голос, и остальные подключились. — Ладно, возможно, Джеремией Мудрым, я согласен.

— Ты будешь Джеремией Самодовольным, я приложу для этого все возможные усилия, — ядовито заверил его Мазатцаль.

— Несущественно, — отмёл возражения Джеремия. — История нас рассудит. Не важно. Мазатцаль будет могущественным магом Мазатцалем Иллюзионистом, например.

Мазатцаль, дурачась, церемонно поклонился присутствующим.

— Квинглинг, — тут Джеремия указал на девушку, — станет Квинглинг Доброй, — продолжал он, и это предложение вызвало шуточные аплодисменты. — А Абделькадер внезапно найдёт себя в магии Земли и станет Абделькадером Песчаным, и из него будет сыпаться песок при каждом шаге.

— Только когда состарюсь как могущественный Константинос, — хихикнул Абделькадер.

— А Мери… послушайте!.. Мери будет магом Огня, это понятно, и вот он станет каким-нибудь Мери Огненноликим, или Мери Огнедышащим, но главное — он же и то имя тоже ненавидеть будет! Поэтому надо действовать сейчас, немедленно, а не то он всю жизнь будет мучиться.

Тут все снова обратили внимание на Мери, который был этому совсем не рад, поскольку покраснел весь и основательно.

— А ты-то сам что думаешь? — спросил его Сохор.

Поняв, что хоть какой-нибудь ответ придётся дать, Мери выдавил:

— Я не люблю своё имя. Меня всегда дразнили в детстве, потому что оно как у девчонки…

— Вот и я о том, — довольно подытожил Джеремия. — Так что давайте придумаем парню нормальное имя, которое ему понравится.

— Меринос, — в шутку предложил Тимократес, и часть учеников захихикала, но Джеремия оборвал его:

— Тим, я же сказал, я серьёзно. Давайте подумаем, что можно придумать звучное, но чтобы было похоже. Чтобы естественно было.

Все замолчали, соображая.

— Мери…медес? — сымпровизировал на аманский манер Тимократес. — Мери…кратес?

— Так себе, — покачал головой Джеремия.

— Мери…токопотокоатль? — предложил Матцаль, и когда на него зашикали, попытался оправдаться: — Нормальное хурамамское имя получится.

— Меримуджин! — предложил Сохор.

— Не, ребята, давайте что-нибудь такое, чтобы мы сами смогли это запомнить, — возразил Джеремия.

— Я лично легко запомню, — возразил в ответ Сохор. — Имя как имя.

— Мери-Мат-Эф, — предложил Тимократес. И в ответ на укоризненные взгляды: — Ну я же не виноват, что аманские имена вам не нравятся.

— Можно спереди, наоборот, добавить… — задумчиво протянул Абделькадер. — Например, Абдельмери… Ну ладно, ладно, я не настаиваю, просто как версия…

— Мерияньмар, — честно попытался помочь Шербахадур.

— Меристопулос?..

— Мерибатаар?..

— Мериманиксахуаль?..

— Не знаю, чего я ожидал, — развёл руками Джеремия, обрывая поток предложений. — Так, тихо, сейчас Джеремия Мудрый всё вам придумает и всех спасёт. — Он театрально зажмурился, нахмурился, и приложил палец ко лбу, изобразив напряжённый мыслительный процесс.

Все с интересом наблюдали.

— Меритант, — наконец произнёс он, открывая глаза.

— Ну… — протянул Тимократес.

— Нормально, — кивнул Сохор.

— Мне лично всё ещё больше нравится Мериманиксахуаль… — упорствовал Мазатцаль, но его никто не слушал.

— Мне нравится, — кивнул Абделькадер.

— А мне вообще всё равно, — сказал Шербахадур, — потому что, напомню, нравиться имя должно отнюдь не нам.

— Мери? — приглашающе спросил Джеремия.

Мери, красный как варёный рак, молчал и смотрел в пол.

— Меритант? — снова спросил Джеремия, и Мери пожал плечами.

— Мериманиксахуаль? — в последний раз попробовал Мазатцаль. Мери отчаянно замотал головой.

— Да ладно тебе, не стесняйся, все свои, — попытался подбодрить его Джеремия. — «Меритант» хорошее имя. И похоже на твоё. И определённо не девчачье, — подчеркнул он.

— Мери, — вдруг  заговорила до тех пор скромно молчавшая Квинглинг. — Не позволяй им решать за себя. — И тут же смутилась, покраснела и спрятала лицо в ладони.

Мери решительно махнул головой и поднял лицо:

— «Меритант» мне нравится, — пробормотал он, всё ещё красный.

— Ну ладно, — пожал плечами Мазатцаль. — Значит, будешь Меритантом.

— Спасибо, спасибо, — шуточно кланялся Джеремия. — Как и обещал, Джеремия Мудрый всех спас. Но это только ползадачи. Мы все должны будем теперь называть Меританта только новым именем. И под «все» я подразумеваю также старших адептов и преподавателей. — Джеремия почесал затылок. — Поэтому сейчас Джеремия Мудрый пойдёт и сообщит о новом имени старшим адептам. — Тут он резко остановился, и после паузы продолжил: — И попробует их убедить, что к нему надо прислушаться. Причём эту часть Джеремия Мудрый ещё не продумал до конца, но у него есть четыре лестничных пролёта, чтобы продумать. — И он исчез за дверью.

С его уходом в гостиной на несколько секунд воцарилась тишина.

— Я, в общем, если честно, не до конца понял, что сейчас произошло… — наконец сказал Сохор.

— Джеремии нечем заняться, как обычно, — махнул рукой Тимократес. — Мери? Меритант? — Он привлёк внимание Мери. — Всё нормально? Ты не против? Я могу его пойти остановить, чтобы он не устраивал комедию, если хочешь. Не обижайся на него, он хочет как лучше, просто делает это как умеет.

Мери мотнул головой:

— Нет, не надо… Мне нравится имя «Меритант». Джеремия хорошо придумал. Намного лучше имя, чем «Мери».

— Главное, чтобы тебе нравилось, — философски заключил Мазатцаль. — Значит, будешь Меритантом, раз не понимаешь, как здорово было бы быть Мериманиксахуалем.

Джеремия, гордый своей придумкой, поговорил не только со старшими адептами, но и с известным ему ещё по первым визитам в Академию Окаро Терпеливым, который много и от души смеялся, отстаивал достоинства «Мериманиксахуаля» и «Меристопулуса», но в конце велел привести к нему Мери, убедился, что тот не против переименования, и тогда уже пообещал в свою очередь поговорить с остальными магами, и даже внести исправления в документы. Так что спустя несколько недель (или несколько месяцев, в случае с более рассеянными из магов) путаницы никто Меританта уже иначе не называл. Любые вольности одноклассников Джеремия пресекал самолично, поскольку они как бы ставили под сомнение гениальность его, Джеремии, изобретения. И поэтому —а также потому, что все помнили, что Мери не любит своё настоящее имя,— хоть ученики иногда и называли друг друга сокращёнными и уменьшительными формами имён, или в шутку коверкали их на привычный своей стране манер, Мери для них и для всех вокруг стал Меритантом, хоть и не сразу, не в один день, но навсегда.

И это было важно. По-настоящему важно. Это была та точка невозвращения, когда маленький запуганный мальчик Мери, кажется, исчез без следа, и вместо него появился юный, настойчивый, упорный в своих занятиях ученик Меритант, которому было очень трудно, но который фанатично продолжал упражняться.

И как раз спустя день или два Ка-Мат-Эф Эрудит впервые похвалил его, одновременно впервые назвав новым именем.

1734, Месяц сладкого мёда, 10-й день

— Где он сейчас? — спросил архимаг, сидя на бортике ванны, вытесанной из цельного куска мрамора, и нерешительно болтая ногами, как бы пробуя, соответствует ли это его статусу.

— Эвин им занимается, — ответил Акамус, лёжа в ванне с закрытыми глазами, удобно подмостив под затылок сложенное полотенце. — Я его в дороге подлечил немного, и погрузил в сон. Теперь пусть Эвин займётся, у него больше опыта.

— Что с ним? — спросил архимаг.

— Я так понимаю, сначала его избили местные мальчишки, — сказал Акамус, не открывая глаз и кривя рот. — Потом, когда он их сжёг, отец его избил плетью или кнутом. Потом бросили в подвал, потому что не придумали ничего другого. Нос сломан, зубы выбиты, сломаны рёбра, и всё такое; плюс сутки в подвале без ухода, еды и воды.

— Ты был прав, что решил поторопиться, — мрачно кивнул архимаг.

— Успели, это главное, — ответил Акамус. — Эвин знает своё дело. Вылечит. — Архимаг согласно кивнул: огромный опыт и прирождённый талант Эвина Неприкасаемого не вызывали сомнения ни у кого.

— А огонь? — спросил Изквиердо Равновесный.

— Ни малейшего ожога, — ответил Акамус, и архимаг снова впечатлённо приподнял брови. — Ни пятнышка. Ни следа. Потрясающе. Точно как с некоторыми нашими общими знакомыми было…

Акамус недовольно поёрзал в ванне, открыл глаза, и какое-то время задумчиво смотрел на торчащие из воды большие пальцы ног.

— Вода остыла, — недовольно проворчал он. — Нагрей.

— Ещё чего, — отрезал архимаг.

— Ты же маг Воды и Огня, — напомнил Акамус.

— И потому могу сварить тебя заживо в ванне, если ты не перестанешь наглеть, — напомнил Изквиердо Равновесный.

— Аргумент, — согласился Акамус, сосредоточился, и пальцем правой ноги таки ухитрился провернуть и открыть кран горячей воды.

— Хватит и того, что я вынужден разговаривать с тобой в таком виде, — продолжал ворчать архимаг.

— Ты же сам сюда вломился, — пожал плечами Акамус.

— Потому что ты не останавливался! — парировал архимаг.

— Потому что у меня потребности! — парировал в свою очередь Акамус. — Я утомлён лишениями и превратностями путешествия. Сейчас мне кажется, с меня смылось столько дорожной грязи, что я стал на полкилограмма легче.

Архимаг скептически посмотрел на Акамуса, который весь путь проделал в комфортабельной карете, в отличие от другого, менее могущественного мага, но решил не ввязываться в спор.

— Хорошо, что ты поторопился, — вернулся он к теме разговора. — Эта деревенщина пацана, наверное, повесила бы. — Он помолчал, задумчиво разглядывая потолок ванной комнаты. Наконец, он продолжил: — Хорошо, что пацан не сжёг ещё и отца, за плётку.

— Я вообще не понимаю, откуда у него столько сил, — сказал Акамус, не открывая глаз. — Такой фейерверк… Я обязательно узнаю, что там на самом деле произошло.

1734, Месяц долгих ночей, 7-й день

Выросший хоть и в роскоши родного поместья, Джеремия всё же был воспитан отцом и опекавшим его несколько лет Страбо Безбородым в сравнительной строгости; так что путешествие его в Аману и знакомство с Тимократесом открыло юноше совершенно новые горизонты разгульной жизни, которыми он наслаждался изо всех сил. Тимократес же, в Амане выросший, пьянки и гулянки почитал за насущную потребность, и не видел в этом ничего предосудительного, а потому охотно и прилежно знакомил нового своего друга с таким времяпровождением, аж до самого их отбытия в Эриарат.

Где, как уже было сказано, ученикам не дозволялось никаких излишеств, чтобы ничто не отвлекало их от изучения наук и совершенствования в магических искусствах; и несколько первых месяцев это вполне работало, до тех пор пока в юных организмах не накопились потребности, причём все как одна — решительно осуждаемого почтенными магами свойства. Так что Тимократес подбил на эту авантюру Джеремию, и тогда Джеремия взял на «слабо» Мазатцаля, а Меритант так боялся, что ему тоже предложат идти, что случайно вызвался сам, и потом долго пытался понять, как же так вышло.

Проторенной не одним поколением учеников тропой (и в полном соответствии с заботливо выданными адептами Арберешем и Камаром подробными указаниями) четыре злоумышленника поздно вечером, под покровом сумерек, вышли из дома адептов, аккуратно прошли через аллеи и сады, миновав главное здание и жилища магов, и углубились в северный сад, как нам уже известно, искусно стилизованный под дикую природу. Там, в дальнем из углов, неподалёку от северных ворот, надёжно скрытые от чьих бы то ни было глаз густыми ветвями деревьев, они нашли заботливо расшатанные кирпичи, перелезли через стену Академии, и спустя несколько секунд оказались на свободе, в городе.

А поскольку детальные и проработанные их планы простирались только до этого момента, то что дальше делать, они не знали вовсе; и толком не зная города, они от отсутствия лучших идей отправились на поиски таверны, о которой с полгода назад упоминали их попутчики, с которыми вместе плыли на корабле. Так что вскоре наши герои оказались в небольшой таверне в нескольких кварталах от центральной площади перед Академией; что было к лучшему, ведь если бы у них было время подумать, они бы, возможно, надумали из предосторожности удалиться от Академии значительно дальше, в менее богатые (и менее безопасные) районы города, в тавернах и кабаках которых с ними могли произойти приключения гораздо более удивительные, пусть и короткие, однако же и книга наша могла бы тогда внезапно оборваться на этом самом месте, не дойдя до мест самых интересных, в которых подобно чёртику из табакерки появится орк из библиотеки, — ну или же автору пришлось бы в срочном порядке подыскивать для истории новых главных героев, что, конечно же, уже вообще ни в какие ворота не лезет.

Так или иначе, вечер застал наших четырёх героев в таверне «Под бронзовым леопардом», на вывеске которой, как отметил Меритант, для которого всё вокруг было незнакомо и интересно, был старательно, но неудачно изображён чрезвычайно потрёпанный жизнью полиняло-жёлтый представитель предположительно кошачьих, но неизвестного науке вида. В таверне Джеремия угостил друзей пивом: отец всё так же продолжал посылать ему деньги на расходы, каковые неизбежно должны были возникать у юного аристократа, а Джеремия на всякий случай благоразумно не сообщал, что тратить их решительно не на что и негде, так что у него уже скопилось небольшое состояние.

Таким образом, в общем и целом, только цепочкой случайностей можно объяснить тот факт, что в таверне ученики встретили старого знакомого Джеремии и Тимократеса по путешествию в Эриарат, с которыми расстались вроде бы и не так давно, но на самом деле не рассчитывали больше свидеться. И вскоре юноши уже сидели за одним столом с известным Джеремии и Тимократесу торговцем Мартином, а тот был в компании Валерии, дочери известного в Эриарате торговца вином, а уже она всех познакомила со своим приятелем Феологилдом, приехавшим в Эриарат несколько лет назад боги знают откуда, кажется, из Аманы, и работавшего у одного из оптовых перекупщиков в порту, о деятельности которого Феологилд, впрочем, рассказывал неохотно и уклончиво, из чего опытный слушатель мог бы заключить, что основной предмет перекупок можно охарактеризовать как «всё, что плохо лежит», и, возможно, предположил бы, что неведомый работодатель Феологилда — обычный мелкий контрабандист, что, впрочем, в данный момент не имеет значения решительно никакого.

И хотя измученным наукой Ка-Мат-Эфа Эрудита и Окаро Терпеливого ученикам было бы гораздо интереснее для разнообразия послушать свежие городские сплетни, или ознакомиться с текущими ценами на вино и пряности —словом, поговорить решительно о чём угодно, кроме магии, которой они были по горло сыты на занятиях,— несмотря на это, разговор предсказуемо зашёл об обучении в Академии. Причём если Мартин и Валерия проявляли интерес сдержанный, то спутник её Феологилд выпытывал учеников с интересом искренним и был весьма настойчив, и интересовало его решительно всё, в то время как рассказать ученикам было почти что нечего. На их счастье, Феологилд отличался неумеренной болтливостью, и то и дело сбивался на пространные монологи и воспоминания о собственных путешествиях да на рассказы о дальних странах и невиданных чудесах, которых он повидал на своём веку немало, и каждое из них лично, хотя даже по самым грубым подсчётам для того, чтобы всё это успеть, ему должно было быть лет шестьдесят, в то время как выглядел он лет на двадцать-двадцать два от силы; и в том можно усмотреть целебную силу свежего морского воздуха, но можно и просто предположить наглое враньё.

— В Кемегхе все острова каменистые, и все сплошь покрыты лесом; даже дома местные жители строят на деревьях, — рассказывал Феологилд, неведомым образом перейдя к этому рассказу посередине вопроса о том, какие именно дисциплины изучают ученики в Академии. — Деревья там огромные, стройные как… — Он посмотрел в потолок, подбирая метафору. — Как очень стройные и прямые деревья. И дома прямо на деревьях, на высоте не меньше трёх человеческих ростов, а обычно выше. И по стволу дерева сделана такая лесенка, чтобы подниматься и спускаться, но местные жители вообще не спускаются на землю никогда, потому что между домами также проложены подвесные дороги и мосты, и от дома к дому они путешествуют только по ним. А на землю они спускаются лишь раз в году, в брачный период…

— Что ты несёшь? — с ужасом спросил Мазатцаль, окончательно одуревший от этого потока слов. — Какой брачный период? Что… ты… несёшь?!

— Брачный период у обезьян! — с готовностью пояснил ему Феологилд. — Раз в году, когда у обезьян наступает брачный период, оставаться на деревьях если и не смертельно опасно, то довольно рискованно, как для здоровья, так и особенно для чувства собственного достоинства.

Мазатцаль замолчал, сражённый наповал этой безжалостной логикой. Остальные слушали Феологилда почти заворожённо, а Валерия прокомментировала:

— Понимаете, почему я его беру с собой? Просто слушайте это как музыку, уж точно получше среднего менестреля будет.

— Но самым опасным местом, что я повидал, были и остаются джунгли Хурамама! — внезапно переключился Феологилд.

— Боги, прошу вас, не надо… — проскрипел Мазатцаль, опуская голову на руки, сложенные на столе.

— Я помню, как наш корабль впервые пристал к берегам Хурамама, и нам открылись его такие обманчиво прекрасные песчаные пляжи…

— Хурамам не имеет выхода к морю, — как бы сам себе прокомментировал Мазатцаль, всё ещё уткнувшись лицом в стол.

— Но сразу за пляжами мы видели непроходимые густые джунгли, где лианы тесно переплетаются между стволами могучих деревьев, и где никогда не ступала нога человека…

— А мы там в догонялки играли… — раздалось где-то в районе столешницы.

— Где за каждым кустом неосторожного путника подстерегают кровожадные пантеры и гигантские анаконды, готовые сожрать его в один присест…

— Не говоря о слонах и драконах… — добавил Мазатцаль.

— Где между деревьев неслышными тенями скользят злобные дикари, которые не носят одежды, разрисовывают краской лица, и плюют отравленными колючками из духовых ружей…

— Да, мы такие…

— А в самом сердце этих непроходимых джунглей они построили огромную пирамиду…

— Интересно, как они туда прошли, в это сердце непроходимых джунглей…

— И на вершине этой пирамиды живёт бессмертный жрец, который каждое новолуние приносит человеческие жертвы, вырезает из людей сердца, и пьёт их горячую кровь, которая даёт ему бессмертие…

— А вот это, кстати, внезапно почти правда, — поднял голову со стола Мазатцаль. — Я с ним знаком, он дал мне аудиенцию незадолго до отъезда в Академию.

— Правда? — остановился удивлённый Феологилд. — А что он с тобой сделал?

Мазатцаль посмотрел на него внимательно и оценивающе.

— Он принёс меня в жертву и вырезал мне сердце, — заверил он Феологилда. — Это же очевидно.

Феологилд понял, что над ним смеются, но не обиделся, и присоединился к смеху компании.

— Вы первый год учитесь? — спросила Валерия, воспользовавшись тем, что Феологилд на некоторое время замолчал.

— Да, — ответил Тимократес.

— Насколько я знаю, первые полгода у вас там одно чистописание…

— Можно сказать и так, — согласился Джеремия. — Хотя письменность древнектулхианского с моей точки зрения скорее выглядит как тщательно нарисованные кляксы. Я пробовал просто ляпать чернилами на лист, и выдать это за особенности почерка, — к веселью окружающих сказал он, — но могущественный Ка-Мат-Эф эту идею не оценил.

— Ничего, скоро начнёте изучать уже собственно магию, — утешила его Валерия. — Все через это проходят, как я понимаю.

— Если бы я был магом… — начал Феологилд, и Мазатцаль покорно уронил голову на стол. — Если бы я был магом… — И он повторил в третий раз, делая акцент на слове «я»: — Если бы я был магом…

— То что? — поинтересовалась Валерия, подперев голову рукой и с интересом смотря на него.

— То я даже не знаю… — признался Феологилд.

— Хороший план, — сдержанно одобрил Тимократес.

— Но я бы что-нибудь придумал, — заверил его Феологилд. — Ведь это такая немыслимая власть! — Он зажмурился и расплылся в улыбке. — Можно делать всё, что хочешь…

— Пока об этом не узнал Акамус Премудрый, — раздался голос со столешницы. — То есть секунд тридцать, я полагаю. Возможно, сорок пять, если тебе повезёт.

— Да не опалит наши спины его огненный взор, проникающий сквозь стены, — дружно скороговоркой пробормотали Джеремия и Тимократес, уже вполне усвоившие вековые традиции адептов.

— Магом быть здорово, — продолжал нимало не смущённый Феологилд, не имеющий ни малейшего представления об огненном взоре Акамуса Премудрого. — Живёшь себе такой, колдуешь потихоньку, все тебе кланяются…

— И происходит это в ледяной тундре Нанайи, — добавил со стола Мазатцаль, — где летом снега по колено, а про зиму вообще не хочу даже думать, и кланяются тебе в пояс все восемь жителей твоей деревни, а местные козы, которых ты лечишь от запора специальной такой магической штучкой с ёршиком на конце, тебя натурально обожествляют…

— Можно стать личным магом какого-нибудь короля или султана… — продолжал Феологилд, и слушатели мгновенно повернулись к Мазатцалю, который не разочаровал их, продолжив:

— Малоизвестным фактом о традициях при дворах султанов является широко распространённая практика кастрации, зачастую необходимая для продвижения по служебной лестнице…

— Мазатцаль, я давно хотел спросить, — сказал Джеремия. — Я не могу не отметить некоторое сходство характеров между тобой, нашим другом Некуаметлем, могущественным Мекатлем, могущественным Ксокотоном, что работает в башне Жизни, и вообще в целом — между всеми, кого я знаю, кто имеет хоть какое-то отношение к Хурамаму. Есть несомненное сходство между вами. Скажи, все жители Хурамама такие язвительные?

Мазатцаль, не поднимаясь со стола, повернул голову и посмотрел на Джеремию искоса снизу вверх.

— Это естественный отбор, друг мой, — заверил он Джеремию. — Только самые ядовитые жители Хурамама доживают до взрослых лет, поскольку таящиеся за каждым кустом анаконды и пантеры, пожрав одним глотком, тут же нас выплёвывают, корчась в страшных муках.

И над столом снова прокатился весёлый смех.

Через несколько часов изрядно захмелевшие с непривычки ученики проделали обратный путь в Академию, перелезли назад через стену, и не замеченные никем, тихо просочились обратно в свои комнаты. И это путешествие снова не сопровождалось никакими особыми приключениями, если не считать того, что на полдороги сквозь северный сад они спугнули что-то некрупное, что в панике прыгнуло в кусты и убежало.

— Что это было? — спросил испуганно Меритант.

— Если в кустах — то вероятнее всего, анаконда, — авторитетно заявил Джеремия, и ученики прыснули со смеху, зажимая рты, чтобы не наделать лишнего шума.

1734, Месяц жатвы, 12-й день

— Жаль, что его способности проявились так внезапно, и мы не смогли за ним понаблюдать до того, как привезти в Академию. — Окаро Терпеливый нахмурился. — Он вырос в такой глуши, что даже не умеет толком ни читать, ни писать.

— Научится, — ответил Акамус из соседнего кресла. И помолчав немного, воскликнул риторически: — Ну а что мне с ним было делать? Оставить там? Сказать «Пусть поживёт тут годик, мы за ним понаблюдаем, подумаем?» — Он скривил рот. — «Уникальная ситуация требует уникальных решений!» — издевательским тоном процитировал он себя сам. — Тьфу! Тролль сядь на такие ситуации! — Он помолчал. — Окаро, у мальчишки, возможно, настоящий дар. — Он ещё помолчал и добавил: — Мне так кажется.

1734, Месяц долгих ночей, 8-й день

Утром следующего дня Меритант вышел на морозный воздух, прошёл в северный сад, через который они пробирались ночью, и на снегу увидел цепочки следов, оставленные учениками вчера, а неподалёку от них к своему удивлению увидел и маленькие следы босых ног, как будто по снегу пробежал ребёнок. Меритант с удивлением смотрел на них, а потом увидел идущего неподалёку слугу, и окликнул его.

— Да, мастер? — подошёл к нему слуга и поклонился.

— Ты Джон, если не ошибаюсь? — спросил Меритант, который приучил себя по возможности запоминать имена слуг ещё в первые недели занятий, когда не был уверен в своём статусе, и нужно ли рассматривать слуг как опасность для себя. Большинство учеников, адептов и магов не утруждали себя этим, не говоря про Джеремию и Тимократеса, относившихся к слугам как к полагающимся по статусу удобствам.

— Да, мастер Меритант, — снова поклонился слуга. Слуги тоже знали Меританта, и платили ему за доброе отношение ответной симпатией.

— Джон, что это за следы? — спросил Меритант.

— А, так это гоблин, видать, мастер, — ответил слуга. — Знамо тот, что в саду работает.

— Гоблин? — переспросил Меритант удивлённо.

— Дак он самый и есть, — заверил его слуга. — В Академии порядочно этих мелких пакостников прижились. Да вы не переживайте, мастер, они вреда не делают, а не то бы маги их давно отсюда турнули.

— Никогда не видел гоблина… — признался Меритант.

— Да не сказать, мастер, чтобы вы много потеряли, — заверил его слуга. — На что там смотреть, тьфу… сколько там того гоблина…

Вечером Меритант снова пришёл в сад и тихо пошёл к тому месту, где они с друзьями спугнули неведомое создание. С десяток минут тихо побродив по саду безрезультатно, он наконец услышал какие-то звуки и прокрался в угол сада, где что-то копошилось в кроне дерева, тихо бормотало себе под нос, и, судя по звукам, щёлкало садовыми ножницами.

— Деревья обрезать уже поздно, — сказал Меритант, не придумав ничего умнее.

— Ой! — ответило ему неведомое существо из глубины ветвей, и от ужаса свалилось в снег, заметалось и прыгнуло в кусты, где затаилось.

— Не бойся, не бойся… — сказал Меритант, а потом присел на корточки, сообразив, что так будет выглядеть менее опасным. — Я просто хочу посмотреть на тебя. Ты гоблин? Я никогда не видел живого гоблина.

— Мастер, я ничего плохого не делаю, — раздался писклявый голос из кустов. — Я тут работаю в саду, садовник меня послал.

— Не бойся, — повторил Меритант. — Ты не ушибся? Ничего себе не сломал, когда падал? Я, правда, не могу тебя вылечить, я пока не умею… но я могу позвать кого-нибудь на помощь.

— Ты ученик Меритант, — наконец после паузы донёсся голос из кустов, а потом они раздвинулись, и перед Меритантом показался гоблин.

Гоблин оказался низкорослым, меньше метра в высоту, а согнувшись и съёжившись, выглядел ещё меньше размером. Он был худым и тощим, в поношенных штанах чуть ниже колена, и сверху закутанный в какие-то непонятные тряпки, с огромными круглыми глазищами на карикатурном лице.

— Я знаю тебя, — сказал гоблин. — Все тебя знают, ученик Меритант. — Он склонил голову на бок. — Все слуги знают, кто из учеников и адептов кто, и от кого стоит ждать пинка. И гоблины тоже знают всех, и получают пинки почти от каждого…

— Я тебя не обижу, — сказал Меритант. — Как тебя зовут?

Гоблин удивлённо склонил голову на другой бок.

— Я Нионаг, мастер Меритант, — ответил он.

— Ну привет, Нионаг, — сказал Меритант. — Ножницы остались под деревом, — сообщил он, переводя беседу в безопасную область. — Только деревья подстригать уже поздно, уже выпал снег.

Гоблин одним стремительным прыжком оказался под деревом и подобрал ножницы.

— Я знаю, что ты вырос в деревне, мастер Меритант, — ответил гоблин. — Знаешь, как трудиться на земле. Но тут ты ошибаешься. Разные деревья надо подстригать в разное время. Яблони в Месяц прилетающих птиц, кусты в Месяц опадающих листьев… А это — гоблин указал вверх — это скрипучий клевер, из дальней страны, и его нужно обрезать непременно когда выпадет снег, или он не зацветёт весной.

Меритант выразил вежливое удивление и предложил:

— Помочь тебе забраться обратно?

Так будущий маг Меритант познакомился с гоблином Нионагом, который очень скоро сыграет такую важную, хотя и эпизодическую роль в событиях этой книги. Впрочем, сам факт знакомства с гоблином поначалу не произвёл никакого особого впечатления ни на самого Меританта, ни на остальных учеников, с которыми он поделился этой новостью — исключая, пожалуй, Джеремию, который презрительно скривился и высказался в том смысле, что нелюдям не место не только в Академии, но и в городе в целом, да и вообще мир был бы без них лучше и, как бы это сказать, аккуратнее и разумнее устроен, что впрочем касается не только гоблинов, но и всех нелюдей в целом. Тимократес в целом поддержал это мнение, как обычно поддерживал друга, хотя и без особого пыла, а остальным, кажется, было решительно всё равно, поэтому Меритант больше не заговаривал об этом, но ещё несколько раз в следующие дни выходил по вечерам в сад и оставался поболтать с гоблином Нионагом, если удавалось его встретить.

Спустя несколько встреч Нионаг перестал бояться Меританта почти совершенно, и беззаботно болтал, копошась в саду, где всё время нужно было что-то делать даже зимой — настолько разнообразные растения из разных стран там росли. К некоторому разочарованию Меританта, самим им гоблин интересовался достаточно мало — впрочем, и рассказать Меританту было особого нечего, потому, что казалось, гоблин и так знает и о нём, и об остальных учениках, и о магах решительно всё;  жизнью же Меританта до Академии гоблин не интересовался и вовсе, да и там едва ли что было бы рассказать Меританту, тем более такого, о чём рассказывать ему самому хотелось бы.

Зато Нионаг, существо суетливое, слегка бестолковое и на первый взгляд глуповатое, оказался бесценным источником информации и сплетен, поскольку, как уже было сказано, казалось, знал всё и обо всех — немаловажный залог выживания существа слабого и презираемого, прижившегося в Академии исключительно потому, что нужно же кому-то делать грязную работу, которую даже слугам делать совсем не хочется. И от Нионага всегда можно было узнать, кто из старших магов в последние дни не в настроении, и ему лучше не попадаться на глаза, или что завтра будет на обед, — информация не так чтобы жизненно важная, но определённо полезная.

От Нионага Меритант узнал о других гоблинах, которые живут и работают в Академии — о Ретьерде, работающим на кухне, и вечно до блеска скоблящем котлы и сковородки по ночам, и о Белгулде, работавшем в прачечной, и по ночам таскавшем грязное бельё, поскольку чистого ему не доверяли, ошибочно, но упорно считая коричневатый цвет его кожи следствием намертво въевшейся грязи, и о многих других. По природе своей существа робкие и пугливые, гоблины предпочитали работать по ночам, когда вокруг было меньше людей, каждый их которых мог бесправного и беззащитного гоблина обидеть походя.

Знакомство с работавшим на кухне гоблином Ретьердом было особенно полезно для Меританта, и заслужило даже некоторое одобрение его одноклассников, поскольку открывало широкие возможности для того, чтобы в неурочный ночной час по знакомству раздобыть на кухне что-нибудь вкусное. Даже Джеремия и Тимократес, хотя и отреагировали на эти новости с привычным презрением к нелюдям, не стеснялись присоединиться при случае к ночному перекусу; но от похода ночью на кухню к гоблину отказывались решительно и непреклонно, почитая это ниже своего достоинства.

Добрые отношения между Меритантом и гоблином Нионагом установились довольно быстро, но только спустя полгода, уже в середине лета, Нионаг внезапно спросил:

— Мастер Меритант, а хочешь познакомиться с кобольдом?

И это и была та малая, но чрезвычайно важная роль, которую гоблин сыграл в событиях этой книги.