Реплики со шкафа

Снова понедельник, снова Блогер.ФМ и снова «Реплики со шкафа» — обзор той немыслимой и разноцветной *уйни, что наворотили беспокойные людишки за прошедшую неделю.

Хотя если взглянуть пристально, да даже если и не пристально, а просто взглянуть — неделя была что надо, отличная неделя была.

Остановлюсь на двух главных событиях, которые, я уверена, станут (вернее, уже стали) поворотным моментом в дальнейшем развитии Украины — это безвиз и старт медицинской реформы.

День 11 июня 2017 года уже вошел в историю новейшей Украины. Когда-нибудь в учебниках дети наших детей будут читать о том, как под реактивную гороховую канонаду из Запаркання и зарево от горящих на тамошних площадях томиков Лермонтова Украина вошла в Европу.

Причепурена, гарна та усміхнена. Причем вошла в дверь, предварительно постучав, аккуратно и вежливо, шагнула через порог, вытерев ноги. А не рубила топором, страшно и хрипло хекая, окно в хорошеньком европейском домике, чтобы засунуть потом туда оскаленное медвежье е*ало.

На наш стук открыли не сразу, это правда. Нас долгих три года пристально рассматривали в дверной глазок; спрашивали в домофон, кто мы такие и зачем мы пришли, нет ли у нас с собой топора, и не станем ли мы рубить окна там, где не положено; зачитывали устав и просили соответствовать; отсылали на курсы повышения европейской квалификации; ставили требования, условия и сроки. И просили вернуться, когда вызубрим все назубок и будем хотя бы в первом приближении соответствовать принятым за европейской дверью нормам.

Но мы были терпеливыми и упорными, мы уходили, чтобы выполнить и выучить то, о чем нас просили. И возвращались снова. И нам открыли. Мы сделали все за рекордные три года, в условиях войны, под жестким прессингом Запаркання и вопреки их бешеному сопротивлению.

Осталось только закрыть окно, в котором до сих пор так и торчит медвежий нюх и из которого невыносимо сквозит. Но мы будем терпеливыми и упорными, так что сделаем и это. Не получится закрыть — втащим по е*алу лопатой, а проем в стене заложим кирпичами, потом штукатурка, потом побелка, потом картину повесить. На картині — волошки і маки.

И уже дети наших детей никогда не догадаются, что там, где картина, когда-то была дыра, из которой заносило прелыми скрепами и доносился медвежий рев і перелякані зойки рогатої худоби. И будут удивляться и делать круглые глаза, когда им станут рассказывать, что не всегда эта дверь, сквозь которую они шастают как к себе домой (потому что они на самом деле дома), когда-то была закрыта. Они будут полностью свободны. В первую очередь внутри. Они будут совсем другими, эти наши дети, не такими, как мы.

Истекает второй день нового летоисчисления для Украины.

Теперь по поводу медицинской реформы.

Я расскажу вам о том, как когда-то давно, когда деревья были большими, а проблемы — маленькими, я училась в медицинском институте, а ночами и в выходные дни подрабатывала медсестрой в коротком халатике в реанимации больницы скорой помощи.

Я была молодой, энергичной, ясноглазой и верила в светлое будущее, мир во всем мире и прекрасную нашу медицину.

И я помню, как день за днем, капля за каплей я начала терять эту веру.

Я помню, как мы пинцетами выравнивали иглы для шприцев, потому что при многократном прохождении через автоклав они становились кривыми, тупыми и зазубренными. И вместо того, чтобы прокалывать кожу, эти иглы ее рвали в лохмотья.

Я помню эти монструозные стеклянные шприцы и то, как они раскалывались в руках у медсестер, разрезая сухожилия до кости.

Я помню, как санитарки стирали руками под краном в холодной воде окровавленные салфетки и простыни в операционной. Стирали, а потом вываривали в перекиси, а потом сдавали в тот же автоклав. Операционное белье было бурым и страшным.

Я помню, как не хватало на всех перчаток, и мы купались в крови, а потом тряслись в ожидании анализов пациента, нет ли там гепатита или сифилиса.

Я помню, как на свою зарплату медсестры покупала бинты самым тяжелым, возле которых не было родственников, и перевязывать их было нечем, и повязки их становились похожи на черный панцирь и воняли.

Я помню постоянный запах хлорки, который выжирал глаза и горло, въедался намертво в одежду, в волосы, в кожу, и даже дыхание твое пахло хлоркой, потому что хлорка это наше все. И когда ты уставшая ехала после дежурства в троллейбусе, маленькая бабця смотрела на тебя жалостливо и спрашивала «дитино моя рідна, чого ж від тебе так дустом смердить?!» — это я тоже помню.

Я помню опарышей в ране и свой ужас при виде этого шевелящегося, вскипающего торжества военно-полевой хирургии.

Я помню десятки пролежней, в которых рука тонула по локоть, потому что рядом нет никого, и противопролежневых матрасов тоже нет.

Не помню только тот момент, когда решение уйти из медицины стало бесповоротным. Несмотря на любовь к ней. Несмотря на семь лет. Несмотря на ропот родственников-врачей. И ропот знакомых. И безмерное удивление всех, кто учился рядом. Я закрыла эту дверь со словами «Возможно, я вернусь сюда. Возможно. Тогда, когда что-то изменится» — и ушла.

Хотела бы сказать, что ушла, не оглядываясь, но это будет неправдой. Я оглядывалась поминутно тогда, не перестаю и сейчас. Потому что это всегда трудно и больно, уходить, когда очень любишь. Я была слишком маленькой тогда, чтобы переть против системы и менять что-то изнутри. Слишком маленькой и слабой, поэтому я ушла, чтобы сохранить себя и остатки веры в то, что любила.

Я не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы я не ушла из медицины. Каких высот я бы в ней достигла. Или не достигла бы вообще. Но теперь, когда спустя столько лет эту ржавую, страшную, закаленную в бесчисленных автоклавах и провонявшую хлоркой, смертью и страданием, бешено сопротивляющуюся систему начали ломать, я сделаю все, что в моих силах, чтобы ни одна потвора этому не помешала. Просто в память о той, кем бы я могла стать, но не стала.

Эммм…

Что-то перебрала я с пафосом сегодня, поэтому давайте весело пробежимся по остальным новостям.

— Ефремову продолжили арест на два месяца, до 6 августа. Судя по тому, что на сегодняшний момент допрошена только десятая часть свидетелей, залуполикому предстоит полировать нары в СИЗО еще долго, очень долго, бесконечно долго;

— В посольстве Великобритании подтвердили наличие у ковдроносца Насирова второго гражданства. Так что свинтить на лечение за границу ему едва ли удастся;

— Йулю Володимирівну любезно пригласили на заседание комитета Рады по нацбезопасности, чтобы там в тишине и прохладе побеседовать о газовых контрактах 2009 года. На что Рапунцель нелюбезно ответила «не піду, ви клята мафія, ось вам *уй»;

— Валька Полстакана Матвиенко вдруг очнулась от коматоза и заявила, что создание международного трибунала по делу о крушении пассажирского самолета Boeing авиакомпании Malaysian Airlines над Донбассом в 2014 году можно рассматривать как попытку вмешательства во внутренние дела России. Невольно возникает вопрос «скакова*уя, собственно, если вас там не было и нет?»;

— Шабунина доедают под самый корень паразиты и прочие глисты, но это печальное обстоятельство не помешало ему дать в хохотальник одному дяденьке, который давно нарывался. Яке їхало — таке здибало;

— Порошенко подписал законопроект о введении языковых квот на телевидении. Слава Україні!

— Круизный теплоход «Генерал Ватутин», который рванул в Страну Генералов Ватутиных, не приняли в Ростове из боязни, что в полночь Ватутин обернется Шухевичем. Теплоход так и болтается неприкаянным, як гівно в ополонці, и тихо плачет.

Это все на сегодня.

Шануймося.